Выходные данные статьи для цитирования (страницы данной публикации обозначены и в электронном тексте): Дмитриевская Л.Н. Вьюга, метель и бесы в «болдинских» произведениях и в «Капитанской дочке» А.С.Пушкина // Лучшая вузовская лекция. М., 2007, с.44-56.
с.44:
Анализ мотивно-семантической стороны пушкинской прозы и поэзии позволяет более целенаправленно, чем это бывает при общехронологическом прочтении, углубиться в постижение его стиля вообще и стиля уже обозначенного периода, в частности. Слова «бесы», «бес» у А.С. Пушкина встречаются: в стихотворениях: «Монах» (1813), «Царь Никита и сорок его дочерей» (1822), «Наброски к замыслу о Фаусте» (1825), «Жил на свете рыцарь бедный…» (1929), «На Надеждина» (1829), «Бесы» (1830), «На Испанию родную…» (1835). В поэмах: «Анджело», «Гаврилиада», «Граф Нулин», «Руслан и Людмила». В романах: «Евгений Онегин», «Капитанская дочка». В сказках: «Сказка о попе и работнике его балде», «Сказка о золотом петушке» и некоторых др., можно вспомнить и нереализованный замысел пьесы «Влюблённый бес» (1811).
с.45:
Обратимся непосредственно к стихам, метрический рисунок которых и даже первые несколько строк на слуху у всякого:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
"Эй, пошел, ямщик!.." — "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
<…>
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают? («Бесы», 1830)
Это первое стихотворение знаменитой болдинской осени А.С. Пушкина написано 6 сентября 1830 г. О стихотворении писали так много, что есть опасность невольно впасть в плагиат, но обойти его нельзя, так как оно обозначило новый рубеж творчества А.С. Пушкина.
До осени 1830-го года слово «бес» у А.С. Пушкина встречалось часто , но являлось больше романтическим штампом или устойчивым выражением, коих с этим словом в русском языке встречается немало . В Болдино же слово «бесы» сразу зазвучит как страшный пророческий символ: символ пути России, судьбы человека, судьбы самого автора.
с.46:
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
К этому стихотворению мы ещё будем возвращаться, потому что его строки «с визгом жалобным и воем» кружатся в последующих произведениях Пушкина.
9 сентября в Болдино написан «Гробовщик». Мертвецы приглашены на новоселье. В рассказе, как и в предыдущем стихотворении, бесы и мертвецы — это наваждение, сон. Но томящее сомнение остаётся — слишком уж всё ярко, зримо, по-настоящему.
«Комната полна была мертвецами. Луна сквозь окна освещала их желтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы.... <…> Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка, недавно даром похороненного, который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался, и стоял смиренно в углу. Прочие все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах. <…>
В эту минуту маленькой скелет продрался сквозь толпу и приблизился к Адрияну. Череп его ласково улыбался гробовщику. Клочки светло-зеленого и красного сукна и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах».
В описании много юмора, но это не сильно влияет на впечатление: по количеству описаний реалистичнее выглядят мертвецы, у которых читатель видит и лица, и рты, и глаза, и улыбки, и кто во что одет... А гробовщика с семейством читатель не видит, даже когда он с женой и дочерью отправился к соседу на серебряную свадьбу. Соседа-сапожника тоже не видно. Описаний живых людей нет, их неинтересно описывать:
«Не стану описывать ни русского кафтана Адрияна Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи».
Сон с мертвецами ярче жизни, а сами мертвецы выглядят живее живых, но они уже не так страшны, как бесы в стихотворении, потому что окрашены авторским добрым юмором.
Совсем не страшный бесёнок в «Сказке о попе и работнике его Балде», написанной на следующий, после «Гробовщика», день — 10 сентября.
с.47:
Бесёнок оторопел,
Хвостик поджал, совсем присмирел…
После этой сказки Пушкин до середины октября про бесов и про вьюги не вспоминает. Какой бы то ни было мистики лишены написанные им в это время «Станционный смотритель», «Путешествие Онегина», «Царскосельская статуя», «Румяный критик мой, насмешник толстопузый», другие стихи и две статьи…
17 октября Пушкин пишет стихотворение «Заклинание», а 20 октября — повесть «Метель». Вернулись обе темы: приглашение на свидание привидения и вьюга, метель.
О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда! <…>
В рассказе «Метель» обошлось без мистики, пейзаж лаконичный и эмоциональный:
«Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего невзвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землёю. <…> Метель не утихала, небо не прояснялось».
Параллель с «Бесами» провести несложно:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Но в рассказе «Метель» нет скрытой мистической интриги, в нём вообще все интриги иронически снижены. Дочь готовит побег, ночью венчается. По законам романтического повествования её должно ждать разоблачение, слёзы, прощение — накал страстей. Но…
с.47:
«Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается.
А ничего».
Убийственная ирония над романтизмом. Эпиграф к рассказу взят из стихотворения Жуковского, известного мистика-романтика:
Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокой...
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокой.
................................
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий сон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы...
Эпиграф вводит тему рока, судьбы: «Вещий стон гласит печаль!» Пушкин в рассказе иронизирует над романтизмом Жуковского, но при этом метель, в которую попадают молодые герои, начитавшиеся романтических романов и по глупости чуть не сломавшие друг другу жизнь, вмешивается их судьбу, и вмешивается мудро — здесь уже не просто бесы поиграли, напутали, а вмешалась незримая мудрая сила.
Величайшие творения Пушкина — Маленькие трагедии — написаны за две недели параллельно с другими произведениями. 23 октября написан «Скупой рыцарь», 26 октября — «Моцарт и Сальери», 4 ноября — «Каменный гость», 6–8 октября — «Пир во время чумы».
Маленькие трагедии — символические, наиболее современно звучащие сейчас произведения А.С. Пушкина. Они продолжают тему бесов, только теперь это бесы внутри человека: скупость, зависть, неуважение к смерти и к жизни. Недаром Барон сравнивает себя с демоном, Дон Гуана Лаура называет повесой и дьяволом, а в «Пире во время чумы» священник называет пирующих бесами. Во всех трагедиях есть вызов Богу.
В «Скупом рыцаре» бес скупости овладел бывшим рыцарем, бароном. Очень актуально звучит монолог этого «беса» во все времена:
с.49:
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне понесут,
И вольный гений мне поработиться,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползёт окравовленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне всё послушно, я же — ничему:
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего знания…
(Смотрит на своё золото.)
Кажется не много,
А сколько человеческих забот,
Обманов, слёз, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!
Скупость рождает гордыня и жажда власти (Я царствую!..). Этот бес ослепляет и порабощает человека:
Альбер:
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ: и сам им служит.
Следующий бес, пожирающий человека — зависть. «Моцарт и Сальери».
Все говорят: нет правды на земле,
Но правды нет и выше…
— вызов Богу.
Первое преступление на земле было совершено от зависти: Каин убил Авеля за то, что Бог принял не его жертву, а брата. Сальери
с.50:
убивает Моцарта за то, что тому дан от Бога гений, а Сальери… Он сам о себе говорит:
А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую: глубоко,
Мучительно завидую. — О небо!
Где же правда, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
И озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!
Сальери решает вмешаться в волю «неба», исправить «ошибку» Бога («я избран, чтоб его остановить — не то мы все погибли…»). А к Моцарту в это время приходит чёрный человек и заказывает Requiem:
Мне день и ночь покоя не даёт
Мой чёрный человек. За мною всюду
Как тень он гонится.
В «Каменном госте» Дон Гуан соблазняет, обманывает, убивает соперников, но не эти грехи юности наказываются, — он умирает из-за неуважения к мёртвым, к миру иному. На могиле мужа Дон Гуан соблазняет вдову Дону Анну, добивается свидания и, издеваясь, приглашает статую постоять на карауле. Опять мотив приглашения мертвеца, как в «Гробовщике», как в «Заклинании». Смертью карается неуважение к смерти. Дон Гуан тоже восстал на Бога. Новое смысловое наполнение образа повлекло за собой и изменение традиционного перевода имени (Дон Жуан) — таким образом снят штамп в восприятии героя.
«Пир во время чумы». Название — метафора жизни. Произведение пророческое для России. Следующие две строфы из песни Мери (Мария, Богородица — параллели значимы) сбывались не раз:
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
с.51:
Серп и быстрая коса.
Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща тёмная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит,—
Тихо всё — одно кладбище
Не пустеет, не молчит.
Эта трагедия, пожалуй, самая глубокая и самая трудная для комментария. Проследим только линию бесов человеческих, линию богоборчества.
Христианин должен относиться ко всем ниспосланным бедам со смирением. Господь ниспослал очищающее наказание за грехи человечества в виде чумы. Умирают тысячи от страшнейшей в мире заразы. Группа людей в это время пирует на улице, демонстрируя неприятие божьего наказания. Не опасаясь заразы, они открыто показывают презрение к дарованной им жизни.
Старик-священник, проходя мимо, останавливается и клеймит их пир:
Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище —
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.
Маленькие трагедии Пушкина — философское послание человечеству: гибель ожидает людей в наказание за неуважение к человеку
с.52:
(скупость, зависть), за неуважение к смерти, за неуважение к жизни. Если обобщить: за неуважение к Богу.
Итак, за 2 месяца, с 6 сентября («Бесы») по 6-8 ноября («Пир во время чумы»), тема бесов несколько раз претерпевала изменения: от тревожного символа пути России, судьбы человека — к смешному, поджавшему хвост бесёнку — и снова к философскому пророчеству. Эта тема продолжала жить, варьироваться и в творчестве последних пяти лет жизни.
Образ вьюги и метели, напротив, отличается поразительной постоянностью: и в «Бесах», и в «Метели», и позже в «Капитанской дочке» всегда одна и та же ситуация: молодой барин со слугой застигнуты метелью врасплох, но её вмешательство оказывается судьбоносным.
Метель в «Капитанской дочке» — аллегория поворотного момента в жизни Гринёва: молодой человек из тихого дома родителей попадает в вихрь свободной жизни, так и погода из «белой степи да ясного неба» превращается в буран. Зафиксировано нарастание метели:
«Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошёл мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»…
Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевлённым; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали».
С «Бесами» пейзаж из «Капитанской дочки» роднит не только наличие тех же образов и их одушевлённость, но и судьбоносная встреча с «бесом»:
«Вдруг увидел я что-то черное. "Эй, ямщик!" — закричал я — "смотри: что там такое чернеется?" Ямщик стал всматриваться. — А бог знает, барин, — сказал он, садясь на свое место: — воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк или человек».
Далее «чёрный» человек показывает путь среди белого снежного моря, а Гринёв под «пение бури и качку тихой езды» видит пророческий сон: «Вместо отца моего, вижу, в постеле лежит мужик с чёрной бородою, весело на меня поглядывая. <…> мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мёртвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах…»
с.53:
Опять возникают мертвецы во сне — всё тот же мотив рассказа «Гробовщик». Сон пророческий, его страшного героя Гринёв видит после пробуждения почти сразу:
«Я взглянул на полати и увидел чёрную бороду и два сверкающие глаза. <…> Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело вид выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были острижены в кружок; на нём был оборванный армяк и татарские шаровары».
Самые главные детали, которые потом будут повторяться почти во всех портретных описаниях Пугачёва: чёрная борода, «сверкающие глаза», нерусское, «басурманское» облачение. Те же портретные характеристики и у его спутников, особенно подчёркивается их нерусскость, или, как в случае с Афанасием Соколовым — Хлопушей — потеря русской души:
«Башкирец с трудом шагнул через порог (он был в колодке) и, сняв высокую свою шапку, остановился у дверей. Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека. Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали ещё огнем.
<…> Башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок».
Потрет — кошмар из ада кисти Босха или Гойи. Такой же Хлопуша:
«Но ввек не забуду его товарища. Он был высокого росту, дороден и широкоплеч, и показался лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах».
Во всех портретах разбойников, и тех что здесь не процитированы, отмечены «сверкающие», «блистающие», «горящие» глаза.
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят…
с.54:
Можно не сомневаться, что, собирая рассказы у простых русских баб и мужиков, А.С. Пушкин не раз слышал в адрес пугачёвских разбойников слова «нехристи», «черти», «бесы» . Поэтому и их художественные образы прочитываются именно с таким акцентом.
В 1833 году в Болдино Пушкин, работая над документальной «Историей Пугачёва», собирал воедино воспоминания очевидцев. Среди воспоминаний есть фрагменты, которые, будь они художественно обработаны, могли бы прославить имя автора.
Осада Оренбурга (Летопись Рычкова):
«Злодеи во 2 часу после полудня хотя и покусились было еще в том самом месте, где они вчера пешие к валу приближась, ружейную пальбу производили, и сего дня до того дошли, что с стоящими на валу перестрелку из ружей начали по них стрелять; но как из поставленных на той стороне Яика двух уже пушек (другая сей день туда перевезена) выстрела четыре по них сделали, то все они покидались вниз горы к берегу и убрались опять к Егорьевской церкви, в которую втащили они две пушки, где заряжая вытаскивали их в двери и под колокольню на паперть, сперва из обеих, а потом уже из одной начали отсель стрелять в город; а некоторые взошед на колокольню, стреляли в город свинцовыми жеребьями и пулями, и как в сей день была сильная вьюга и стужа, то оные злодеи в самой церкви расклали великий огонь и тут грелись, и таким образом из храма божия и святилища его сделали они теперь батарею и вертеп свой разбойничий <…>»
Это рассказ неискушённого в литературе человека, но в нём есть символическая глубина образов, которой воспользовался и А.С. Пушкин: нехристи разбойники, оскверняющие храмы, осаждающие город; стужа и вьюга как метафора происходящего. Совершенно невольно проскользнувшие слова «все они покидались вниз горы к берегу» отсылают ассоциации к евангельской притче. Бесноватый человек в притче «многократно был скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его». Этот фрагмент притчи о бесах символически дополняет образы беглых каторжников, помощников Пугачёва, которых в конце повести Гринёв видит снова в колодках:
«Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с лицами, обезображенными щипцами палача».
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
В приведённых выше строчках из романа и в ужасных портретах разбойников звучит скрытая мысль о том, что само русское правительство порождает этих страшных «бесов». В образах разбойников аллегорически заключёна мысль о современной Пушкину власти, о бесправном восшествии на престол Николая I, о его кровавой расправе с декабристами. Не даром же Пугачёв в романе провозглашает себя в занятых городах русским царём и заставляет себе присягать.
Все упомянутые с статье произведения А.С. Пушкина получили за двести лет множество дополняющих друг друга интерпретаций. Предложенный угол зрения — тема бесов и связанный с ней мотив метели-судьбы — ещё раз открывает новые грани в творчестве известного писателя и в его всем хорошо знакомых произведениях.
Пушкинская тема бесов продолжала и продолжает жить в произведениях Ф.М. Достоевского «Бесы», Ф. Сологуба «Мелкий бес», З.Н. Гиппиус «Чёртова кукла», М.А. Булгаков «Белая гвардия» (эпиграф — описание метели из «Капитанской дочки»), «Мастер и Маргарита» и др.
с.56:
ЛИТЕРАТУРА
1. Ахматова Анна. «Каменный гость» Пушкина. // в кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. 2. М.—Л., 1958, с. 171.
2. Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. Повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка». Комментарий. Пособие для учителя. Л., «Просвещение», 1977, 192 с.
3. Данелиа С. И. «Моцарт и Сальери». — В кн. Д.: Философские исследования. Тбилиси, Изд-во Тбил. ун-та, 1977, с. 400–429.
4. Джанумов С. Новаторство А. С. Пушкина в изображении драматических характеров (трагедия «Моцарт и Сальери»). // В кн.: Традиции и новаторство в русской литературе. Сборник трудов. М., 1977, с. 31–50.
5. Живолупова Н.В. Литературная судьба «Бесов» (Пушкин и Достоевский) // Болдинские чтения. Горький, Волго-Вят. кн. изд-во, 1977, 159 с. (Музей-заповедник А.С. Пушкина (Б. Болдино). — Горьк. ун-т им. Лобачевского).
6. Лобанова Л.И.Стихотворение Бесы в духовной и творческой биографии А.С. Пушкина // http://kropka.ru/refs/43/8751/1.html
7. Макогоненко Г. П. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина. Л., «Худож. лит.», 1977. 110 с.
8. Народная проза // Сост.: Азбелева С.Н. — М.: Русская книга, 1992. (Б-ка русского фольклора; Т.12).
9. Озеров Лев. О «Маленьких трагедиях». — В кн.: Пушкин А. С.
10. Рассадин Ст. Драматург Пушкин. Поэтика. Идеи. Эволюция. М., «Искусство», 1977. 359 с.
11. Семибратова И.В. Фантастическое в творчестве Пушкина // Замысел, труд, воплощение... Сборник статей, посвященный д-ру филол. наук, проф. С. М. Бонди. Под ред. проф. В. И. Кулешова. М., Изд. МГУ, 1977. 240 с.
12. Таборисская Е.М. «Маленькие трагедии» Пушкина как цикл (некоторые аспекты поэтики) // Пушкинский сборник. Сборник науч. трудов. Л., 1977. 155 с. (Ленингр. пед. ин-т им. Герцена).
13. Фразеологический словарь современного русского литературного языка. В 2 т. // Под ред.: А.Н. Тихонова. М., 2004.
Другие редакции статьи:
Дмитриевская Л.Н. Образ бесов в «болдинских» произведениях и «Капитанской дочке» А.С.Пушкина // Русская классическая литература: современное прочтение и методика изучения, М.: МИОО, ОАО «Московские учебники», 2009, с.9-22.